Александр Тарасов рассказывает об актуальности наследия французских экзистенциалистов Альбера Камю и Жана-Поля Сартра для современных левых радикалов. Фрагмент из уже упоминавшейся нами, обязательной к прочтению - вводно-обзорной лекции: "Общественная мысль XX века: практически ценное для политического радикала наших дней".
"...После Мао Цзе-дуна будем говорить о французском атеистическом экзистенциализме. В двух вариантах – в варианте Сартра и в варианте Камю. Почему о них и почему только о французском экзистенциализме? Потому, что немецкий экзистенциализм оказался недостаточно радикален. Хотя он возник, конечно, раньше, и наиболее известные представители его – Мартин Хайдеггер и Карл Ясперс – были, скажем так, людьми, плохо относящимися к современному им буржуазному обществу. Хайдеггер явно по этой причине вступил в фашистскую партию и несколько лет яро поддерживал Гитлера. Можно совершенно точно говорить, что он разочаровался в Гитлере после «Ночи длинных ножей» – то есть после того, как из НСДАП «вычистили» революционаристское крыло, требовавшее «еще одной революции», крыло, которое, как казалось Хайдеггеру, может с этим мещанским болотом, ненавистным Хайдеггеру, справиться. Как только он увидел, что на самом деле произошло обратное тому, на что он рассчитывал, то есть серость победила, он ушел в тихую оппозицию. На этом всё кончилось – Хайдеггер тихо сидел в своей «внутренней эмиграции» и писал о том, как всё плохо, как всё мрачно, бытие наше есть бытие к смерти. Ну, правильно, всякое бытие есть бытие к смерти, а дальше-то что? На подвиги это не вдохновит.
У Сартра и у Камю всё было по-другому. Во-первых, они создали близкие, но все-таки отличные варианты радикальной идеологии, причем почти сразу эта идеология оказалась востребованной жизнью. Так, «Бытие и ничто» Сартра – это книга 1943 года, и выводы, которые из этой книги следуют, сразу же усваивались частью французского Сопротивления, потому что это действительно была борьба без надежды. Особенно – в самые первые годы, когда представители французского Сопротивления несли потерю за потерей. Оккупационный режим просто скашивал одно за другим каждое следующее поколение Движения сопротивления. Приходили новые люди – и они знали заранее, что месяца приблизительно через три они все будут либо перебиты, либо арестованы. Приходила следующая волна – они тоже знали, что месяца через три они все будут перебиты или арестованы. То есть это были люди, которые боролись без надежды лично дожить до победы. И Сартр смог сформулировать такую радикальную теорию, которая давала человеку внутреннюю целостность в этих условиях, давала ему уверенность в том, что по-другому быть не может – неважно, что он не может победить, но если он продолжает сражаться, значит, он – человек. Если он не сражается, значит, он, вообще говоря, уже не-человек. И только это важно.
Сартр первым сформулировал понятие экзистенции в таком виде, в каком оно наиболее ценно для политического радикала. Что такое экзистенция? По Сартру, наше существование – неподлинное, мы живем в мире, где все заранее размечено, разложено, мы знаем, как мы что должны делать, как ходить, как отвечать, то есть у нас есть социальные роли, и никто про себя не знает, что он на самом деле может. И только в пограничной ситуации человек узнаёт о себе правду, узнаёт, что он может. А что такое пограничная ситуация? Это ситуация опасности или психологической опасности. Если тебя загнали в угол, если ты партизан с оружием в руках в лесу, если ты сидишь в тюрьме, если твоей жизни что-то угрожает, или если ты тяжело болен, если ты знаешь, что умираешь, или если тебе до такой степени противен окружающий мир, что ты сам себя ощущаешь «внутренним эмигрантом», через силу живешь обычной жизнью, через силу все делаешь: встаешь через силу, ешь через силу… – так тебе все опротивело, что никаких сил уже больше нет. Вот в этой ситуации становится ясно, кто есть кто. Кто струсил, сломался, а кто способен к сопротивлению. До этого момента, то есть пока все включены в «нормальное» существование, это понять нельзя. Все они вроде бы одинаковые, все в меру хорошие и некоторые по внешнему виду даже храбрые или очень сильные. Потом оказывается, что этого храброго берут за шкирку, загоняют в угол, бьют долго-долго – и он выдает всех, кого он знал. А все удивляются: «Надо же, а как хорошо говорил, а как крепок физически!»
Камю создал свой вариант экзистенциализма, который близок к сартровскому, хотя Камю и отрицал постоянно, что он – экзистенциалист. Главное, что нам будет интересно у Камю, – это апология бунта. Камю тоже есть смысл рассмотреть в отдельной лекции, если, конечно, получится. Тем более, что его, в отличие от Сартра, все желающие могут прочесть –основные тексты Камю, которые нам нужны, в первую очередь, «Миф о Сизифе» и «Бунтующий человек», изданы по-русски. И художественные произведения изданы… Интересно, что и Сартр, и Камю были не только философами, но и писателями. И многие свои идеи они выразили в художественных текстах, причем иногда они выражали в художественных текстах то, что они не могли изложить в текстах чисто философских. Это особенность экзистенциализма: там есть такие вещи, которые, чтобы их понять, надо пережить, – и если ты лично это не пережил, то сколько бы ты об этом ни читал, ни слушал лекций и т.д., понять этого не сможешь. Заучить, вызубрить сможешь, а понять – нет."
Комментариев нет:
Отправить комментарий